As I in hoary winter's night stood shivering in the snow,
Surprised I was with sudden heat which made my heart to glow;
And lifting up a fearful eye to view what fire was near,
A pretty babe all burning bright did in the air appear;
Who, scorched with excessive heat, such floods of tears did shed
As though his floods should quench his flames which with his tears were fed.
Alas, quoth he, but newly born in fiery heats I fry,
Yet none approach to warm their hearts or feel my fire but I!
My faultless breast the furnace is, the fuel wounding thorns,
Love is the fire, and sighs the smoke, the ashes shame and scorns;
The fuel justice lay on, and mercy blows the coals,
The metal in this furnace wrought are men's defilèd souls,
For which, as now on fire I am to work them to their good,
So will I melt into a bath to wash them in my blood.
With this he vanished out of sight and swiftly shrunk away,
And straight I called unto mind that it was Christmas day.
Когда седой зимней ночью я, дрожа, стоял на снегу,
Меня вдруг обдало внезапным жаром, который воспламенил мое сердце.
Я поднял пугливые глаза, чтобы увидеть, что за огонь горит рядом,
И перед ними, ярко пылающий в воздухе, явился младенец,
Который, охваченный синим пламенем, изливал потоки слёз,
Но слёзы эти лишь поддерживали огонь, коему были топливом.
"Увы! – молвил он. – Новорождённый, я жарюсь в самом пекле,
Но никто не может приблизиться, чтобы согреть своё сердце или почувствовать мой пыл, кроме меня!
Моя безгрешная грудь – это топка; горючее – колючие тернии;
Любовь – это огонь, вздохи – это дым, пепел – стыд и презрение.
Справедливость снабжает топливом, милосердие разжигает угли.
Металл этой кованной топки – порочные человеческие души,
Которые, теперь, когда они в огне, я изменю к лучшему.
Поэтому я расплавляюсь в купели, чтобы омыть их своей кровью".
С этими словами он скрылся с глаз и сжался в точку,
И мне вдруг пришло на ум, что сегодня Рождество...
